Песня: Петербургский Роман Текст представляет собой первую часть одноимённой поэмы И. Бродского. Структура музыкальной формы: A + AB + ABC +...+ ABCn + интерлюдия + ABCn.
Am G Забудь себя и ненадолго Am кирпич облупленных казарм, когда поедешь втихомолку на Николаевский вокзал, когда немногое отринешь, скользя в машине вдоль реки, смотри в блестящие витрины на голубые пиджаки.
(D#)
Но много сломанных иголок на платье времени сгубя, хотя бы собственных знакомых любить, как самого себя. Ну, вот и хлеб для аналогий, пока в такси рюкзак и ты. Храни вас Боже, Анатолий, значок короткой суеты
D# воткните в узкую петлицу, Am и посреди зеркальных рам скользить к ногам, склоняться к лицам и все любить по вечерам.
Разъезжей улицы развязность, торцы, прилавки, кутерьма, ее купеческая праздность, ее доходные дома. А все равно тебе приятно, друзей стрельбы переживя, на полстолетия обратно сюда перевезти себя,
и головою поумневшей, не замечающей меня, склонись до смерти перед спешкой и злобой нынешнего дня. Скорее с Лиговки на Невский, где магазины через дверь, Dm Am где так легко с Комиссаржевской E F ты разминулся бы теперь.
Всего страшней для человека стоять с поникшей головой и ждать автобуса и века на опустевшей мостовой. Как вдоль коричневой казармы, в решетку темную гляжу, когда на узкие каналы из тех парадных выхожу,
как все равны тебе делами, чугун ограды не нужней, но все понятней вечерами и все страшней, и все страшней. Любимый мой, куда я денусь, но говорю -- живи, живи, живи все так и нашу бедность стирай с земли, как пот любви.
C F Пойми, пойми, что все мешает, G C что век кричит и нет мне сил, E Am когда столетье разобщает, F G C хотя б все менее просил. E Am хотя б все менее просил.
(D)
Храни тебя, любимый, Боже, вернись когда-нибудь домой, жалей себя все больше, больше, любимый мой, любимый мой. Я уезжаю, уезжаю, опять мы дурно говорим, опять упасть себе мешаю пред чешским именем твоим,
благословляй громадный поезд, великих тамбуров окно, в котором, вылезши по пояс, кричит буфетное вино, о, чьи улыбки на колени встают в нагревшихся купе, и горький грохот удаленья опять мерещится судьбе.
Людмила, Боже мой, как странно, что вечной полевой порой, из петербургского романа уже несчастливый герой,
(D)
G C G любовник брошенный, небрежный, C G но прежний, Господи, на вид, D7 G я плачу где-то на Разъезжей, E7 Am а рядом Лиговка шумит.
(Dm7/Dm6)
Моста Литейного склоненность, ремонт троллейбусных путей, круженье набережных сонных, как склонность набожных людей твердить одну и ту же фразу, таков ли шум ночной Невы, гонимой льдинами на Пасху меж Малоохтенской травы,
когда, склонясь через ограду, глядит в нее худой апрель, блестит вода, и вечно рядом плывет мертвец Мазереель, и, как всегда в двадцатом веке, звучит далекая стрельба, и где-то ловит человека его безумная судьба,
там, за рекой среди деревьев, все плещет память о гранит, шумит Нева и льдины вертит и тяжко души леденит.
Прощай, Васильевский опрятный, огни полночные туши, гони троллейбусы обратно и новых юношей страши,
Dm7 Dm6 Dm7 Dm6 дохнув в уверенную юность водой, обилием больниц, G7sus4 G7 G7sus4 G7 безумной правильностью улиц, C C7M C C7M безумной каменностью лиц.
Прощай, не стоит возвращаться, найдя в замужестве одно - навек на острове остаться среди заводов и кино. И гости машут пиджаками далеко за полночь в дверях, легко мы стали чужаками, друзей меж линий растеряв.
Мосты за мною поднимая, в толпе фаллических столбов прощай, любовь моя немая, моя знакомая -- любовь. Меж Пестеля и Маяковской стоит шестиэтажный дом. Когда-то юный Мережковский и Гиппиус прожили в нем
два года этого столетья. Теперь на третьем этаже живет герой, и время вертит свой циферблат в его душе.
Когда в Москве в петлицу воткнут и в площадей неловкий толк на полстолетия изогнут Лубянки каменный цветок,
а Петербург средины века, адмиралтейскому кусту послав привет, с Дзержинской съехал почти к Литейному мосту,
Dm F Dm F и по Гороховой троллейбус Am Dm не привезет уже к судьбе. Литейный, бежевая крепость, подъезд четвертый кгб.
Окно вдоль неба в переплетах, между шагами тишина, железной сеткою пролетов ступень бетонная сильна.
Меж ваших тайн, меж узких дырок на ваших лицах, господа, (from time to time, my sweet, my dear, I left your heaven), иногда
как будто крылышки Дедала все машут ваши голоса, по временам я покидала, мой милый, ваши небеса,
уже российская пристрастность на ваши трудные дела - хвала тебе, госбезопасность, людскому разуму хула.
По этим лестницам меж комнат, свое столетие терпя, о только помнить, только помнить не эти комнаты - себя.
Но там неловкая природа, твои великие корма, твои дома, как терема, и в слугах ходит полнарода.
Не то страшит меня, что в полночь, героя в полночь увезут, что миром правит сволочь, сволочь. Но сходит жизнь в неправый суд,
в тоску, в смятение, в ракеты, в починку маленьких пружин Am и оставляет человека C Dm F на новой улице чужим. Dm E Am на новой улице чужим.
(C/D/E)
Нельзя мне более. В романе не я, а город мой герой, так человек в зеркальной раме стоит вечернею порой и оправляет ворот смятый, скользит ладонью вдоль седин и едет в маленький театр, где будет сызнова один.
Не так приятны перемены, как наши хлопоты при них, знакомых круглые колени и возникающий на миг короткий запах злого смысла твоих обыденных забот, и стрелки крутятся не быстро, и время делает аборт
любовям к ближнему, любовям к самим себе, твердя: терпи, кричи теперь, покуда больно, потом кого-нибудь люби.
Да. Перемены все же мука, но вся награда за труды, когда под сердцем Петербурга такие вырастут плоды,
как наши собранные жизни, и в этом брошенном дому все угасающие мысли к себе все ближе самому.
)